Кровавая разминка: неудачный поход Ивана Грозного на Казань 1549 года. Предыстория

Присоединение Казани к Русскому государству не было акцией из серии «veni, vidi, vici». Процесс этот начался еще при Иване III и продолжился при Василии Ивановиче. Да и их грозный потомок трижды направлял войска на столицу поволжского ханства до знаменитого казанского взятия.
Последней дорогостоящей разминкой стал поход рубежа 1549–1550 годов. Именно он окончательно вскрыл все слабые стороны московского натиска в Среднем Поволжье, не дававшие решить казанский вопрос раз и навсегда.
Что изменилось на данном направлении русской внешней политики при Иване Грозном, сколько сил могло участвовать в кампании 1549–1550 года и почему она окончилась провалом, какие выводы сделали в Белокаменной?
Постараемся дать ответы в цикле статей.

От протекторатов к завоеванию: как присоединение Казани стало богоугодным делом для Москвы

Угроза казанских набегов и влияния на поволжское ханство врагов Москвы, важность экономического контроля над регионом, стремление улучшить земельно-поместную ситуацию за счет усмирения восточного соседа – все это было актуально еще во времена Ивана III и никуда не делось при его внуке (об этом довольно подробно рассказывалось в предыдущей публикации). Разве что по понятным причинам в начале XVI века большеордынский фактор сошел на нет, а ногайский – уже при Василии III отодвинулся на второй план.
Главными противниками Белокаменной в «перетягивании казанского каната» стали крымчане. Изменилось и кое-что еще.

                                                  Бюст Ивана Грозного. По реконструкции Герасимова
Прежде всего при Иване Грозном развеялись все иллюзии насчет половинчатых мер и прояснилось главное. Любой московский протекторат – лишь очередной прыжок через крымскую спину в ханской чехарде. Стоило только усадить при помощи прорусского блока казанской аристократии на трон своего ставленника, как восточная «партия» била тревогу в Бахчисарай, чтобы убрать «сподручника» Москвы.
Уже первый успех Тавриды на этом поприще – воцарение Сагиб Гирея в 1519 году – вылился в масштабные антирусские выступления в ханстве, когда «казанские сеиты и уланы и князи… великого князя гостей переграбив у себя держали».

Чуть позже, в 1521 году, казанцы вовсе приняли участие в опустошительном нашествии на Великое княжество Московское (в так называемом Крымском смерче).
Что касается сверженных ханов, кто-то из них успевал унести ноги, как это дважды удалось изворотливому касимовскому царевичу Шаху-Али. А вот его племяннику Джан-Али повезло меньше – его убили.

                                                            Крымский смерч. Миниатюра из летописи

Дальше уже крымский ставленник рано или поздно получал «ответный подарок» со стороны Москвы и прорусской казанской знати. Так, сменивший беднягу Джан-Али хан Сафа Гирей был смещен в ходе восстания января 1546 года и бежал.
Уже в апреле 1546 года Иван Грозный «отпустил на царство» в Казань и «посадил со своей руки» все того же Шаха-Али. Его повторное правление длилось… всего месяц: изгнанный протеже Тавриды сложа руки не сидел и сумел получить помощь от ногайцев и крымчан. Теперь уже Сафа вторгся в казанскую столицу и уселся в ней на крымских и ногайских саблях, а Шаху-Али пришлось «делать ноги».
Вернув трон, старый-новый хан не изменил «доброй» традиции и сразу же казнил часть «князей» промосковской ориентации.
Наконец, Иван Грозный решил: хватит это терпеть! Он вознамерился полноценно завоевать поволжское ханство. Только так можно было обеспечить спокойствие на восточных рубежах, прекратить захват русского полона, не дать Крыму сделать Казань своим полигоном для борьбы с Москвой.
Подобная ситуация вполне коррелировала с амбициями и личными устремлениями молодого Ивана Васильевича, только что сменившего профессию или, точнее говоря, титул.
Одно дело просто громко заявить, дескать, «аз есмь царь, не человеческим хотением, но Божьим повелением…», и совсем другое – подтвердить свой статус по-настоящему великим свершением. А что может быть большим подвигом для правителя, чем покорить равного себе монарха и завоевать его территорию?
Напомним, что формально казанский хан, продолжая еще золотоордынскую традицию, считался царем. К тому же это стало бы пусть частичным, но реваншем за прошлые унижения Руси времен ордынского владычества, ведь Казань являлась одним из преемников Улуса Джучи.
Забегая далеко вперед, недаром автор Казанского летописца с гордостью напишет, что поздравить Ивана Васильевича с завоеванием ханства в 1552 году приехал ни много ни мало вавилонский царь.
Необходимость кардинально решать вопрос с Казанью понимал не только сам царь, но также высшая княжеско-боярская аристократия (о заинтересованности мелких служилых феодалов – дворян и детей боярских – шла речь в прошлой публикации) и церковь. Обе не просто искренне переживали за Россию-матушку, но и были не прочь получить часть казанского пирога: земельные пожалования и дополнительную крестьянскую силу, новые должности, приходы, монастырские владения, наконец, ратную славу и добычу.
Немудрено, почему абсолютно для всех в царствование Ивана IV завоевание «подрайской землицы» с ее «полями великими и зело преизобильными и богатыми на всякие плоти» становится делом самым что ни на есть богоугодным.
Справедливости ради отметим, что религиозные нотки в казанском контексте звучали и гораздо раньше, еще со времен Ивана III. Став Третьим Римом, Москва официально взяла на себя священную миссию защиты всех единоверцев. Любое насилие над православными людьми – будь то угон в рабство крестьян или ограбление купцов на Волге татарами – расценивалось как преступление против самого Господа.
Впрочем, при Иване III такая риторика проскакивает, но еще не льется из каждого утюга. Да, в летописях и других текстах относительно поволжских кампаний уже тогда периодически отмечается, что делается это ради Бога или «веры христианской» и т. д. Но подобные формулировки в то время являлись расхожими – все равно что сегодня «для мира во всем мире» или «во имя демократии».
Сам же Иван III был великим во всем, кроме, говоря по-современному, пиара. Он просто шел к поставленным целям и в итоге установил первый русский протекторат над Казанью в 1487 году, но оборачивать все в священную войну не удосужился.

       Выступление русских войск на Казань в 1487 г. Конная и судовая рати. Миниатюры лицевого свода. Книга XVIII в.

А вот его сын и наследник Василий III уже предпринимает определенные шаги в данном направлении.
Яркий пример – русский поход на Казань 1523 года. Великий князь вместе со своими братьями и воеводским корпусом выдвинулись из Белокаменной 28 июля. Их маршрут пролегал через Переяславль-Залесский, Юрьев, Суздаль, Владимир, где они находились в течение двух недель. По мере своего продвижения государь посещал известные святыни и совершал моления.
Это делалось не только для того, чтобы божья благодать снизошла на православное воинство и осенила русские сабли, стрелы и пушки. В то время московские «имиджмейкеры» активно работали над образом примерного христианского правителя, которому благоволит сам Всевышний.
Окончательно же тезис о религиозной подоплеке русско-казанских конфликтов оформился только в 40-х годах XVI века при митрополите Макарии. Об этом много говорилось в церковной среде и публицистике. Известный русский «блогер» XVI века Иван Пересветов твердил о долге Москвы «твердо встать против неверных за веру христианскую» и распространять православие на новые территории чаще, чем Марк Порций Катон – о разрушении Карфагена.

И опять же, под всей религиозной оболочкой виднеется вполне себе прагматичная и мирская основа.

«А хоть бы такая землица и смирилась, все равно за ее плодородие нельзя было бы так оставить», – сказал, как отрезал, Пересветов.
Усилилась при Грозном и внешнеэкономическая необходимость в жестком контроле над Казанью. Еще при Иване III волжско-каспийское торговое направление – скорее манящая экзотика и приятная возможность диверсифицировать сбыт и импорт. Ведь пока что не снизилась значимость западных рынков – многочисленные препоны и санкции начнутся там чуть позже.
Торговое и дипломатическое взаимодействие с Западом, напротив, бурно развивалось, поскольку внезапно возвысившаяся Москва была перспективным союзником против османского «сотрясателя вселенной». Император Священной Римской империи и вовсе увидел в молодом Русском государстве если не свою будущую колонию, то как минимум сферу влияния.

                                Император Священной Римской империи Максимилиан I Габсбург. Портрет работы А. Дюрера

Тогда стартует энергичный обмен посольствами. Амброджо Кантарини, Иоганн Фабри и другие европейцы активно пишут нарративы, где Москва совсем как приведение с моторчиком из бессмертного советского мультфильма – дикая, но симпатичная. Да, это схизматики, и по цивилизованности до Европы им далеко. Но посмотрите, какие они сильные, раз выживают в своих лесах да снегах, какие чистые духом и помыслами! Нужно только вовлечь их в свою орбиту, подтолкнуть к принятию церковной унии – и можно смело дружить до гроба.
Уже при Василии III иллюзии европейцев относительно «московитов» рассеялись. Впрягаться безо всякой выгоды в антитурецкую лигу и принимать церковную унию не хотят, от жалованного Габсбургами статуса королевства нос воротят – варвары, да и только!
А тут еще польско-литовская пропаганда со своими «страшилками» про тьмачисленные орды московских дикарей, которые, по словам «ученого» Матвея Меховского, «пьют и жрут… пока не перестанут отличать голову от зада».

Какие им к черту равноправная торговля, поставки конского поголовья, олова и т. д.? Лучше наложить на них санкции и не продавать ничего, что нужно для военного дела.
В первой трети XVI века Ливонский орден начинает особенно рьяно блокировать поступление в Русское государство стратегических товаров, которых здесь не было просто по природным причинам. Притом в переговорах с Москвой ливонцы то тонко, то вполне толсто намекают, что такую политику диктует их сюзерен – император Священной Римской империи.
Ослабевали постепенно и экономические связи с османской державой, которая еще при Иване III была главным контрагентом Москвы на восточном направлении. Помимо прочего, оттуда в Русское государство поступали востребованные предметы вооружения, булатные клинки и слитки, ткани, идущие транзитом индийские специи.
Но усилия вассального Турции Крымского ханства, с определенного момента всячески старавшегося столкнуть лбами Первопрестольную и Стамбул, постепенно приносили свои плоды. Во многом с крымской подачи та же Казань в 1524 году была объявлена османским юртом, так что теперь русские и турецкие интересы уже официально схлестнулись на поволжской арене.
Забегая далеко вперед, в 1569 году дело и вовсе дойдет до первого османского похода на территории Московского царства и осады Астрахани. Все это не способствовало увеличению товарообмена между двумя государствами – скорее напротив.

                              Султан Османской империи Сулейман I Великолепный. Портрет мастерской Тициана

Вот и пришлось Русскому государству с головой переориентироваться на волжско-каспийское направление.
Нужно было без проблем закупать в Казани и Астрахани дешевых татарских лошадей, по Волге выходить в Каспий и добираться до Персии, Ширвана, Хивы, Бухары. Для этого следовало максимально благоустроить волжскую торговую артерию – поставить там заставы, построить города, разобраться с речным пиратством, приструнить банды казаков и ногайцев. Так похозяйничать не позволял даже самый цепкий протекторат – требовалось полноценно включить Казань, а потом и Астрахань в состав Русского государства.
Не выходило без окончательного покорения Среднего Поволжья и обезопасить свои позиции в Перми, Прикамье, а также пойти дальше «во глубину сибирских руд», чтобы получить собственные ценные природные ресурсы для литья пушек, изготовления боеприпасов и не зависеть от поставок с Запада.

Как налоговый гнет в Казани сыграл на руку Москве

Придавали московскому царю решимости и исходящие из самого ханства сигналы.
Помимо горсток лояльных татарских феодалов, на сторону Москвы стали открыто переходить подконтрольные хану народы.
Здесь нужно отметить, что Казанское ханство представляло собой гремучую смесь из господствовавших татар и подвластных им булгарских туземцев – мордвы, черемисов, чувашей, вотяков (удмуртов), башкир и других.

Все они платили ясак (налог пушниной) и другие подати центральной власти. Массовое недовольство налоговым бременем, натуральными и трудовыми повинностями добавляло перца во внутреннюю обстановку казанского государства. К примеру, ясачные чуваши платили в казну порядка 20 постоянных податей.

Для некоторых туземных булгарских феодалов русская экспансия стала искрой к собственной борьбе против хана. Ключевое словосочетание тут именно «туземные феодалы»: не стоит представлять революционный порыв коренных булгарских народов с «мировым пожаром в груди». Да и не для всех ханская власть являлась таким уж ярмом. Левобережные (луговые) черемисы чувствовали себя очень даже неплохо, так как могли сбывать добытую в своих густых лесах пушнину и на внутренние, и на внешние рынки (на международной ярмарке на Гостином острове).
А вот правобережным (горним) черемисам доставались в основном повинности и снующие по их территориям казанские, московские и ногайские войска – так «удачно» располагались эти земли. В ходе военных столкновений они нередко первыми попадали под удар и подвергались разорениям, их часто привлекали к работам по вырубке леса, наведению мостов, поддержанию трактов.
К тому же этих «самых искусных стрелков», как пишет о них Сигизмунд Герберштейн, то и дело мобилизовали для участи в ненужных им войнах.

Неудивительно, что в 1546 году горние черемисы вместе с чувашами восстали против хана и, по сути, перестали ему подчиняться. Чуть позже начнется их стремительное сближение с Москвой, ставшей альтернативой казанской власти.
Решив ковать железо, пока горячо, в конце осени 1548 года Иван IV собрал большое войско, представительный артиллерийский наряд и организовал масштабный поход на Казань.
Увы, закончился он ничем, как сообщают летописцы, из-за аномально теплой и дождливой погоды. По дороге к ханской столице под подтаявший лед Волги провалилось множество артиллерийских орудий, утонула часть ратников.
Так и не дождавшись «путного шествия», войскам пришлось вернуться в Нижний Новгород, куда они прибыли 10 января.
Но неудача, как покажут дальнейшие события, лишь сильнее раззадорила русского царя.

Последний толчок к походу 1549 года: об опасности умывальных теремцов

Очередное окно возможности для разрешения вышеупомянутых проблем открыла скоропостижная смерть хана Сафа Гирея в возрасте 42 лет в начале 1549 года.

Как сказано в «Казанском летописце», хан «убился в своих хромах»: с пьяных глаз поскользнулся и ударился об «умывальный теремец своей главою».
В общем-то, для истории не так важны подробности кончины бедняги Сафа: погиб ли он на белом коне в гуще сражения или же по неосторожности в собственной уборной. Однако здесь есть интересный момент, связанный с восприятием сведений из источника разными людьми в меру своих национальных жупелов.
К примеру, исследователь С. Х. Алишев пишет:«это сообщение сформулировано обычным насмешливо-злым тоном, с каким он (автор «Казанского летописца») описывает все неудачи и несчастья казанцев вообще».

Отмечают предвзятость «летописца» в данном фрагменте и ряде прочих эпизодов и другие исследователи и публицисты.
Признаем, что автор Казанского летописца, будучи подданным русского царя, совершенно открыто «болеет за московскую команду». Да и сочинять небылицы ради красного словца он тоже горазд.
Но, возвращаясь к участи Сафа Гирея, мог ли «летописец» просто-напросто поёрничать и придумать что-то вроде «смерти от геморроидальных колик»? Куда более в его духе – попытался обставить все как божью кару за злодеяния против русского государя и православных людей. Для этого автор прибег бы к излюбленному всеми тогдашними хронистами приему центонно-парафразного заимствования: зачем высасывать что-то из пальца, если все уже написано в авторитетных библейских текстах, античном эпосе или скандинавских сагах?
Возьмем для примера описание тяжелой болезни умершего в 1518 году хана Мухаммед-Эмина из того же «Казанского летописца»:«И за сие преступление царя Казанского порази его бог язвою неисцелимою от главы, и лютее боляше, 3 лета на одре лежаша, весь кипя гноем и червми, и врачеве же и волхвы ево не возмогоша от язвы тоя исцелити, ни царица прелстившия ево, ни болшия ево рядцы, смрада ради злаго, изходящего от него».
Такая «история болезни», хотя и не позволяет медикам поставить точный диагноз, зато явно отсылает к случаю Ирода Великого и предупреждает о вреде для организма и души избиения младенцев. В роли последних выступают московские торговые люди, побитые в Казани тем самым Мухаммед-Эмином в 1505 году.
 

                                         Казанский хан Мухаммед-Эмин. Реконструкция выполнена по черепу хана

А какой же посыл в проломленной с похмелья голове Сафа Гирея, кроме вреда чрезмерных возлияний?
Вполне возможно, в данном случае автор памятника и вправду отразил какие-то современные ему «скандалы, интриги, расследования» относительно этой истории.
Так или иначе, казанского хана «в животе не стало», и престол унаследовал его двухлетний сын Утямиш Гирей.

Центральная власть в ханстве резко ослабла, а прорусский блок казанской аристократии поднял голову и вновь посмотрел в сторону Белокаменной.