Канун Бородина

Новый взгляд на события, предшествовавшие Бородинскому сражению

Все даты даны по старому стилю

Ранним утром 22 августа 1812 года, "опередив армию" (добавляет А.И. Михайловский-Данилевский, адъютант Кутузова, а впоследствии один из первых историков кампании 1812 года), Кутузов прибыл на Бородинское поле. Это была уже четвертая с того момента, как он возглавил армию, то есть четвертая за шестой день его командования позиция, которую занимала армия в расчете на генеральное сражение, но и она, эта позиция, не более располагала его принять сражение, чем три предыдущие, - слишком велика, изрезана оврагами, слишком доступна с левого фланга, да к тому же еще и пролегает косо по отношению к пути отступления.

Светлейший князь Голенищев-Кутузов-Смоленский, (1745—1813) — генерал-фельдмаршал, главнокомандующий русской армией во время Отечественной войны 1812 года.

В глубине души Кутузов не мог не отдавать себе отчета в том, что его нерасположение к сражению питалось вовсе не этим, или, по крайней мере, не одним только этим. Старый боевой генерал, он по опыту знал: не бывает идеальной, во всем совершенной позиции; всякая позиция есть в то же время и дело случая; никакая позиция сама по себе не обеспечивает успеха; и, наконец, имея дело с таким противником, как Наполеон, ни в какой позиции нельзя быть уверенным. А значит, нерасположение Кутузова к сражению происходило только лишь из нежелания сражаться. Да, он не хотел сражения и готов был на все, чтобы его избежать.

Впрочем, как обычно, он сделал то, чего требовали обстоятельства, - отдал приказ об укреплении позиции. То же самое было при Царево-Займище, при Ивашково, при Колоцком, то есть на тех рубежах, которые русская армия оставила уже при Кутузове. Следовательно, само по себе распоряжение далеко еще не означало, что сражение здесь действительно состоится. Бородино есть результат долгого раздумья Кутузова, медленно зреющего согласия, осторожного, весьма осторожного выбора, на который повлияли многие обстоятельства - в том числе не в последнюю очередь и самые недостатки позиции.

                                                                                   Кутузов

Никто не подозревал о том напряжении, с каким ему приходилось противостоять давлению мнений и обстоятельств, чтобы сохранить ощущение реальности и не утратить верного чувства противника, который, он знал, не простит ему ошибки. То было глубокое молчание "средь шумного бала", сосредоточенное вслушивание во внутренний голос. Потому-то и сказано, что Кутузов "был враг советов и не требовал мнений посторонних". Ибо никто не смог бы ни советом, ни действием разрешить его от бремени, лежавшего теперь на нем, - от необходимости дать генеральное сражение Наполеону.

Факт неотвратимости сражения явился неожиданностью даже для Кутузова, хотя он и предполагал худшее. Рассказывают, что на пути к армии новый главнокомандующий в карете часто посматривал на карту, повторяя: "Если только Смоленск застану в наших руках, то неприятелю не бывать в Москве". Однако вряд ли он мог долго пребывать в подобном настроении, так как на первой же станции, в Ижоре, а значит, уже в день своего отъезда из Петербурга (11 августа) получил известие, что Смоленск пал.

                                                 отъезд М.И. Кутузова из Санкт-Петербурга в войска

И тогда Кутузов произносит слова, которыми впоследствии объяснит падение Москвы в письме к Александру I: "Ключ к Москве взят!"

Именно тогда, надо полагать, возможность сдачи Москвы неприятелю перестает казаться ему таким уж невозможным делом. Он обдумывает эту мысль всю дорогу и по-кутузовски туманно выражает ее в письме к московскому генерал-губернатору графу Ф.В. Ростопчину от 17 августа (то есть написанном буквально накануне своего прибытия в армию): "Не решен еще вопрос, что важнее - потерять ли армию или потерять Москву".

                                                                 Фёдор Васильевич Ростопчин          

И хотя он тут же добавляет, что "с потерею Москвы соединена потеря России", сам факт постановки подобной дилеммы Кутузовым не оставляет сомнений, к чему склоняется лично он: к потере Москвы. Потому-то вопрос для Кутузова "еще не решен", - и это больше, чем что-либо другое, убеждает нас, что для Кутузова Москва - далеко не вся Россия и, следовательно, потеря Москвы не означает потерю России, а вот гибель армии - наверняка гибель и Москвы, и России.

На совете в Филях все это он выскажет прямо. Но сейчас, увы, было еще рано - и ничто не могло предотвратить сражение. После сдачи Смоленска до самой Москвы не оставалось ни одной крепости, ни одного опорного пункта, где армия могла бы закрепиться, чтобы дать неприятелю отпор. Оставалось только одно, самое худшее, - драться в чистом поле.

Был, правда, момент, когда Кутузову показалось, что горькая чаша сия минует его. 16-го августа в Зубцове, в восьмом часу вечера, Кутузов получает от Барклая письмо, в котором последний уведомлял, что избрал "весьма выгодную" позицию при Царево-Займище и намерен дать на ней генеральное сражение. Не медля ни минуты, Кутузов отвечает, по существу, развязывая Барклаю руки:

"Милостивый государь мой Михайло Богданович! Наставшее дождливое время препятствует прибыть мне завтра к обеду в армию; но едва только с малым рассветом сделается возможность продолжать мне дорогу, то я надеюсь с 17-го по 18-е число быть непременно в главной квартире. Сие, однако же, мое замедление ни в чем не препятствует Вашему высокопревосходительству производить в действие предпринятый вами план до прибытия моего.

С совершенным почтением и преданностью имею честь быть Вашего превосходительства всепокорный слуга князь Михаил Г.-Кутузов".

Однако судьбе не угодно было, чтобы Кутузов разделил с кем-либо славу спасителя Отечества. К моменту его прибытия к армии в Царево-Займище сражение еще не началось: войска, незадолго до того прибывшие, только устраивались на позиции.

                                          прибытие М.И. Кутузова в войска в Царёво-Займище

                                                                             Царево-Займище

Собственно говоря, Бородино начинается для Кутузова уже в Царево-Займище: тот же диктат обстоятельств, та же поставленность перед фактом - армия уже занимала позиции и возводила укрепления. Кутузову предстояло сделать прямо противоположное тому, чего от него ожидали, - увести войска с позиции: первый и потому особенно трудный для него шаг. Кутузов вынужден был тут слукавить и потом уже лукавил до самой Москвы ("хитрый лис Севера", по выражению Наполеона).
Историки обыкновенно представляют прибытие Кутузова в Царево-Займище так: всеобщее ликование, рота почетного караула из преображенцев, которым Кутузов бросает фразу, мгновенно становящуюся крылатой: "Можно ли все отступать с такими молодцами?", объезд войск под восторженные крики "Ура!", во время которого над Кутузовым парит орел, предвещая победу. Существует также целая иконография этого события - под стать историческим описаниям. Однако действительность оказывается много скромнее - стоит только внимательнее вглядеться.

Итак, 17 августа. Суббота. Армия (причем речь идет только о 1-й армии; 2-я армия располагалась южнее, в районе старой смоленской дороги, и в описываемых далее событиях участия, следовательно, не принимала) стала прибывать в Царево-Займище где-то после полудня. "Но вдруг возвещают о прибытии Кутузова в Царево-Займище. Это было в 3-м часу пополудни 17 августа. День был пасмурный, но сердца наши прояснились", - пишет прапорщик А.А. Щербинин, квартирмейстер 1-й армии

Ему вторит поручик 3-й легкой артиллерийской роты И.Т. Радожицкий: "Вдруг электрически пробежало по армии известие о прибытии нового главнокомандующего князя Кутузова. Минута радости была неизъяснима; имя этого полководца произвело всеобщее воскресение духа в войсках, от солдата до генерала. Все, кто мог, летели навстречу почтенному вождю принять от него надежду на спасение Отечества. Офицеры весело поздравляли друг друга со счастливой переменой обстоятельств. Даже солдаты, шедшие с котлами за водой по обыкновению вяло и лениво, услышав о приезде любимого полководца, с криком "Ура!" побежали к речке, воображая, что уже гонят неприятелей. Тотчас у них появилась поговорка: "Приехал Кутузов бить французов!" Словом, как заметил другой мемуарист, Н.Е. Митаревский (12-я легкая артиллерийская рота), "доходило до энтузиазма".

Но вот странность: в этот день повального восторга и ликования самого Кутузова нигде не видно. Всеобщее ожидание питается только слухами. Еще и назавтра штабной офицер 1-й армии поручик П.Х. Граббе всего-то и мог записать в своем дневнике: "18-го августа на биваках Царево-Займища внезапно разнесся слух, что новый главнокомандующий Кутузов назначен, уже прибыл и в лагере". То есть 17-го числа Кутузова не видят даже в штабе, даже в гвардии (дневники гвардейских офицеров опять же полны исключительно слухами о прибытии Кутузова).

В чем причина? В том, что Кутузов старается как можно менее попадаться на глаза - ибо решение об отступлении от Царево-Займища он уже давно принял, о чем говорит и тот факт, что своего начальника штаба, с которым вместе ехал от Вышнего Волочка, генерала Л.Л. Беннигсена, Кутузов оставил встречать войска в Гжатске. Вот как об этом пишет сам Беннигсен: "Вместе с князем Кутузовым я прибыл 16 августа в Гжатск, находящийся в 215 верстах от Смоленска и 157 верстах от Москвы, где мы и ожидали прибытия нашей армии, которая, отступая от Смоленска, подошла к Гжатску 18 августа".

                                                               Леонтий Леонтьевич Беннигсен

Теперь обратим внимание на то, как Кутузов обставил оставление Царево-Займища, - ведь именно с этой целью он приехал сюда и именно поэтому старался не афишировать свой приезд. Читаем дневники гвардейских офицеров. "18-го августа князь Кутузов объявил армии, что он сделает смотр в 8 часов утра, но к назначенному времени не прибыл, а в 12 часов мы получили приказание выступить в поход" (подпоручик конной гвардии Ф.Я. Миркович). "Перед выступлением из Царево-Займища мы надеялись увидеть в нашем лагере князя Кутузова, но, не дождавшись его, в 12 часов получили приказ выступить" (капитан лейб-гвардии Семеновского полка П.С. Пущин).

То есть Кутузов просто схитрил - распорядившись подготовить армию к смотру, он тем самым подготовил ее к отступлению. "Первый приказ князя Кутузова был об отступлении по направлению на Гжатск. В нем объяснена была потребность присоединить идущие к армии
Примечательно, что армия восприняла приказ без ропота - столь велико было ее доверие к Кутузову. Лишь для одного человека сей факт оказался полной и трагической неожиданностью - для Барклая. Приказ начисто перечеркивал все его начинания и лишал всякой надежды спасти свое имя от поругания. С этого момента Барклай фактически перестает соучаствовать в действиях армии, критикуя все, что делалось Кутузовым. "Все приготовлялось к решительному (сражению. - В.Х.), как вдруг обе армии получили повеление идти в Гжатск 18-го числа августа пополудни.  

Тогда оказались первые признаки духа пристрастия, беспорядков и пронырств, ежедневно умножавшихся в последствии времени и приближавших армию к погибели".        

Отступление он счел следствием ревности Кутузова к его, Барклая, грядущей славе, якобы ожидавшей Михаила Богдановича после победы при Царево-Займище. Он пишет, что в "толпе праздных людей", окружавшей Кутузова, нашлись люди (имеются в виду Кудашев и Кайсаров), которые "условились заметить престарелому и слабому князю, что по разбитии неприятеля в позиции при Царево-Займище слава сего подвига не ему припишется, но избравшим позицию. Причина достаточная для самолюбца, каков был князь, чтобы снять армию с сильной позиции"

Справедливости ради следует заметить, что некоторые военные историки (Н.П. Поликарпов находили позицию при Царево-Займище действительно лучшей на протяжении всего пути от Смоленска до Москвы. Однако, конечно же, не ревность являлась причиной отступления Кутузова. Он, повторяем, вообще не желал генерального сражения с Наполеоном, и если бы мог его избежать, - не преминул бы такой возможностью воспользоваться. Но выбор был уже не в его власти: с каждым шагом, приближавшим войско к Москве, неизбежность сражения становилась все очевиднее и неотвратимее. Единственное, что еще мог сделать Кутузов, - постараться минимизировать негативные последствия - в том числе и пополнением армии всеми имеющимися резервами, первые из которых рассчитывал получить уже в Гжатске.

                                                                                Ивашково

Говоря о своей решимости дать генеральное сражение при Царево-Займище, Барклай в качестве дополнительного аргумента сообщает, что имел при этом в виду и другую, резервную позицию "позади Гжатска", на которой мог бы удержаться "в случае неудачи". Это была позиция при Ивашково, в четырех верстах восточнее Гжатска и в двадцати двух (а не двенадцати, как утверждает Барклай) верстах от Царево-Займища. Туда-то и направился 18 августа Кутузов, намереваясь получить в качестве подкреплений резервные полки генерала Милорадовича.

Михаил Богданович Барклай де Толли, (1761-1818) — выдающийся российский полководец, генерал-фельдмаршал, военный министр, князь, герой Отечественной войны 1812 года

Рассказывает Барклай: "18-го августа армия прибыла за Гжатск. Князь (Кутузов. - В.Х.) нашел эту позицию также выгодною и приказал приступить к работам некоторых укреплений, производимых 19-го числа с всевозможной ревностию".

В осмотре позиции принимал участие и Беннигсен (вот лишь когда он появляется). Давний критик и недоброжелатель Барклая, Беннигсен вовсе не находит данный рубеж пригодным для генерального сражения. Указывая на "обширный лес, находящийся в 1,5 пушечных выстрела впереди центра", он утверждал, что "там скроет неприятель все свои движения, приуготовления к атаке и через него прикроет отступление в случае неудачи". Каждое его слово буквально добивало Барклая. Кутузов держался внешне примирительно. "В упомянутом разговоре князь совершенно был моего мнения и твердо решился сражаться на сем месте".

На самом же деле Кутузов и не помышлял о сражении "на сем месте" и говорил так исключительно из соображений дипломатии. Он вообще считал возможным "отдаться на произвол сражения" не прежде, чем армия пополнится всеми идущими ей навстречу резервами, и не иначе, как "со всеми осторожностями, которых важность обстоятельств требовать может". Ивашково этим условиям далеко не отвечало. Рапорты, представленные Кутузову в Царево-Займище, показывали численность обеих армий 95734 человека.  

Даже с присоединением полков Милорадовича численностью 15589 человек сила армии, на взгляд Кутузова, продолжала оставаться явно недостаточной, чтобы решиться на генеральное сражение с Наполеоном, у которого предполагали не менее 165000 человек.

                                                              Михаил Андреевич Милорадович

Поэтому Кутузов намеревался отойти к Можайску, куда стягивались подразделения московской милиции, а там, смотря по обстоятельствам, может быть, и еще дальше, чтобы сблизиться с полками, сформированными генералами Лобановым-Ростовским и Клейнмихелем.

 Другим важным подспорьем в грядущем генеральном сражении Кутузов считал армии Тормасова и Чичагова.

                         Александр Петрович Тормасов                                           Павел Васильевич Чичагов

Еще с дороги, 14 числа, отправил он им распоряжение о сближении с коммуникациями неприятеля для воздействия на его правый фланг, надеясь тем связать часть сил Наполеона. Однако скорого результата от указанного маневра Кутузов не ждал. Приходилось довольствоваться двумя имеющимися армиями, действия которых наконец-то обрели согласованность, - пока единственный положительный результат назначения Кутузова главнокомандующим.

Армия собралась в Ивашково 18 августа около 8 часов вечера. Таким образом Кутузову удалось оттянуть сражение еще на день, а значит, выиграть у Наполеона первые очки. (Пожалуй, будет верно сказать, что Кутузов в конечном счете победил Наполеона именно по очкам.) В течение 18-19 августа подошли резервы Милорадовича. Численность наших войск достигла 111323 человек. Забегая вперед, замечу, что она, вопреки утверждениям ряда историков, уже не возрастала до самого Бородина. 

Попытки уравнять при Бородине силы русских и французов взятием в расчет полков Московского ополчения, прибывших накануне сражения, на мой взгляд, несостоятельны. Толпа мужиков, вооруженных топорами и вилами, даже пылающих жаждой битвы, - это все же не регулярные части. Численное превосходство наполеоновской армии (по разным оценкам, от 25 до 30 тысяч человек) Кутузову так и не удалось сократить.

19-го августа Кутузов наконец находит уместным окончательно "объявиться" в армии. Он предпринимает долгожданный объезд войск, начав его с гвардии. "Кутузов ехал на маленькой, но бодрой лошадке, верхом, в мундирном сюртуке, в белой фуражке и с шарфом через плечо в виде перевязи. Казак вез за ним скамейку, которую подставлял ему под ноги, когда он садился на лошадь или слезал с нее".

Примерно так же описывает это событие М.И. Муравьев-Апостол, подпрапорщик лейб-гвардии Семеновского полка: "Кутузов отправился в лагерь верхом, в сюртуке без эполет и в белой с красным околышем фуражке, с шарфом через одно плечо и с нагайкой на ремне через другое. Войско встретило Кутузова, знакомого всем старым служивым, дружным "Ура!"

К тому времени Кутузову исполнилось 67 лет; болезнь ног не позволяла ему долго ходить и находиться в седле, поэтому Кутузов успел объехать только бивуак гвардейской пехоты.

                                                             М.И. Кутузов объезжает войска

О появлении орла над головой Кутузова упоминают многие мемуаристы, хотя и относят его к разным датам и местам - от Царево-Займища до Бородина. Ясность вносит письмо Ф.П. Глинки от 20 августа:
"Говорят, что в последний раз, когда Светлейший осматривал полки, орел явился в воздухе и парил над ним. Князь обнажил сединами украшенную голову; все войско закричало "Ура!"

Но до 20 августа Кутузов "осматривал полки" только однажды - 19 августа при Ивашково. Следовательно, именно там и тогда орел и парил над ним. Очевидцы добавляют, что Кутузов, заметив его, снял фуражку и воскликнул: "Здравствуй, добрый вестник!".

Это событие впоследствии нашло отображение в известной гравюре И. Теребенева "Генерал-фельдмаршал князь Голенищев-Кутузов-Смоленский, принимающий главное начальство над российским воинством в августе 1812 г." и в оде Г.Р. Державина "На парение орла":

...Мужайся, бодрствуй, князь Кутузов!

Коль над тобой был зрим орел,

Ты, верно, победишь французов

И, Россов защитя предел,

Спасешь от уз и всю вселенну,

Толь славой участь озаренну

Давно тебе судил сам рок;

Смерть сквозь главу твою промчалась,

Но жизнь твоя цела осталась,

На подвиг сей тебя блюл Бог!

Только 19-го августа Кутузов решает сообщить Александру I о прибытии к армии и о своих ближайших намерениях:

"Всемилостивейший Государь!

Прибыв 18-го числа сего месяца к армиям, Высочайше Вашим Императорским Величеством мне вверенным, и приняв главное над оными начальство, щастие имею донести всеподданнейше о следующем.
По прибытии моем в город Гжатск нашел я войска отступающими от Вязьмы и многие полки от частых сражений весьма в числе людей истощившимися, ибо токмо вчерашний день один прошел без военных действий. Я принял намерение пополнить недостающее число сие приведенными вчера генералом от инфантерии Милорадовичем и впредь прибыть имеющими войсками пехоты 14587, конницы 1002, таким образом, чтобы они были распределены по полкам.

Не могу я также скрыть от Вас, Всемилостивейший Государь, что число мародеров весьма умножилось, так что вчера полковник и адъютант Его Императорского Высочества Шульгин собрал их до 2000 человек; но противу сего зла приняты уже строжайшие меры.

Для еще удобнейшего укомплектования велел я из Гжатска отступить на один марш и, смотря по обстоятельствам, еще и на другой, дабы присоединить к армии на вышеупомянутом основании отправляемых из Москвы в довольном количестве ратников; к тому же местоположение при Гжатске нашел я по обозрению моему для сражения весьма невыгодным.

Усилясь таким образом как чрез укомплектование потерпевших войск, так и чрез приобщение к армии некоторых полков, формированных князем Лобановым-Ростовским, и части Московской милиции, в состоянии буду для спасения Москвы отдаться на произвол сражения, которое, однако же, предпринято будет со всеми осторожностями, которых важность обстоятельств требовать может".

 И далее:

"О неприятеле никаких сведений у нас нет, кроме того, что легкими войсками открывать можно или ведать от пленных, которых давно уже не было. Прилагаю при сем оригинальные рапорты о наличной армии прежде, нежели началось укомплектование оной". 

                                                                             ополченцы

Кутузов явно стремится создать у Александра I впечатление неблагополучия ситуации: полки поредели, мародеры расплодились, сколько-нибудь обстоятельных сведений о неприятеле получить не удается... Вывод: нужно приводить армию в порядок, отойдя за Гжатск. При этом Кутузов умалчивает о своем отступлении с избранной для генерального сражения позиции при Царево-Займище, утверждая, что застал армию только 18-го числа в Гжатске уже отступающей.
Однако Александр был не из тех, кто легко дается в обман. В ответном письме от 24 августа он пишет:

                                                                                      Александр I

"Князь Михайло Ларионович!

Из донесения Вашего из деревни Старовой от 19 августа усматриваю Я занятие Ваше о укомплектовании людьми первой и второй армий. Соображаясь с присланными от Вас дневными рапортами от 17-го числа (Подчеркнуто мною. - В.Х. Сознательно или нет, но тем самым Александр идентифицирует точную дату прибытия Кутузова к армии), нахожу, что наличное состояние людей в оных армиях показывается: кавалерии и пехоты 95734 человека; поступает из корпуса генерала Милорадовича 15589; собранных 18-го числа мародеров 2000, что и составляет 111323 человека. Сверх онаго не включены в рапортах находящиеся в отдаленных отрядах многие полки, с коими уповательно число армий составлять будет 120000 человек.

(Александр явно более склонен доверять собственной калькуляции, пусть даже она и не отвечает действительному положению дел. Для сравнения укажем, что упоминаемая выше численность русской армии после присоединения к ней корпуса Милорадовича - 111323 человека - практически совпадает с цифрой, указываемой генерал-квартирмейстером К.Ф. Толем в его критике "Описания Отечественной войны" А.И. Михайловского-Данилевского - 111327 человек. - В.Х.)

Мнение же Ваше, полагающее донесение о состоянии неприятельских сил в 165000 увеличенным (донесение поручика Орлова, посылавшегося в расположение французских войск с целью разузнать о судьбе плененного при Лубине генерала П.А. Тучкова. - В.Х.), оставляет меня в приятной уверенности, что вышеозначенное число усердных русских воинов под предводительством опытного и прозорливого полководца поставит преграду дальнему (то есть дальнейшему. - В.Х.) вторжению наглого врага и, увенчав Вас бессмертною славою, предаст имя Ваше потомству как избавителя Москвы, а вверенное Вам воинство украсится вечными лаврами".

В последних словах слышится скрытая ирония. По тону письма заметно, что Александр не доверяет Кутузову и не разделяет его озабоченности, видя в жалобах главнокомандующего только склонность к проволочкам. Насчитав 120000 "усердных русских воинов" и добавив к ним еще 80000 человек Московского ополчения - чистая фикция, созданная возбужденным воображением графа Ростопчина, - Александр настойчиво призывает Кутузова к активным действиям.

    
Впрочем, письмо Государя запоздало - Кутузов получил его 30 августа, после Бородинского сражения; так что значение теперь имел только один пункт императорского послания: запрет использовать резервные полки Лобанова-Ростовского и Клейнмихеля. Таким образом, до самой Москвы Кутузов лишался какой-либо поддержки и мог рассчитывать исключительно на силы, оставшиеся у него после сражения. Это должно было лишь укрепить Кутузова во мнении о невозможности защиты Москвы, к которому он склонялся еще до своего прибытия в Царево-Займище.

В 8 часов вечера 19-го числа армия получила приказ подготовиться к выступлению на Дурыкино: "Прогнать обозы, как наискорее все обывательские и партикулярные и транспорты, чтоб шли за Можайск. Провиантские и под больных и раненых чтоб отошли 25 верст, а там будет дано дальнейшее повеление. Больных всех в Москву. Войскам приказать быть готовым к выступлению, а артиллерия чтоб тотчас могла следовать, коли прикажут. Арьергарду дать знать, что мы выступаем и чтоб не допустил неприятеля до вечера в Гжатск".

Бедный Барклай, он увидел в этом отступлении только происки Беннигсена...
Здесь стоит обратить внимание читателя на различие в позициях Барклая и Кутузова. Барклай хочет дать сражение Наполеону - Кутузов - нет; Барклай не хочет отступать далее - Кутузов же отступает, и отступает сознательно. Указанное различие тем более важно подчеркнуть, что в исторической литературе до сих пор бытует мнение, будто Кутузов - не более чем продолжатель тактики Барклая, в то время как дело обстояло совершенно обратным образом. Сходство в тактике Барклая и Кутузова оказывалось чисто внешним и образовывалось, как ни странно, из противоположности их устремлений: Барклай вопреки желанию принужден был отступать, Кутузов вопреки желанию принужден был давать сражение.

Эту разницу сразу почувствовали в войсках: "При отступлении от Смоленска наш арьергард имел четыре дела с французским авангардом, но не слишком сильно удерживал его, так что армия, отступая, принуждена была идти без разбора и днем, и ночью. Фельдмаршал (Кутузов. - В.Х.) усилил арьергард, который каждый день по возможности удерживал французов, и армия регулярно поутру подымалась, днем имела привал, а вечером в свое время останавливалась на ночлег, что продолжалось до самого Бородина; солдаты это заметили, называли другими порядками и были очень довольны".
Вообще же различие в тактике между Барклаем и Кутузовым проявляется именно по отношению к генеральному сражению. Вся тактика Барклая (если о таковой можно говорить) строилась на убеждении в неизбежности сражения - то есть на фатальной готовности принять то, что являлось гибельным для армии и для России. Кутузов же, напротив, признавал генеральное сражение совершенно неприемлемым, будучи, однако, принужденным к нему как раз в результате действий Барклая. То был, как говорится, не его выбор. 

                                                                     русская армия на привале

Поставленный перед фактом, Кутузов просто завершал чужую партию - при самых неблагоприятных обстоятельствах, стараясь доиграть с наименьшими потерями. Ради этого Кутузов пошел даже на сдачу Москвы (на что Барклай, заложник "мнений посторонних", никогда бы не решился), - что оказалось единственно верным, пусть и внешне парадоксальным, шагом к итоговой победе. Карл фон Клаузевиц совершенно прав, когда пишет: "Кампания в целом, как она впоследствии сложилась, являлась единственным способом достижения столь полного успеха.

Но какое Барклай-то имеет к этому отношение? Он не прошел через сражение, оставив сие тяжкое бремя в наследство Кутузову; он не сдавал неприятелю Москвы; он даже "высказывался против перехода на Калужскую дорогу" - самого блистательного маневра Кутузова. Он уклонился от участия и в Тарутинском сражении, где мы впервые бесспорно разбили наполеоновские войска. Так что единственная заслуга Барклая состоит в том, что он не соблазнился дракою с Наполеоном (или не успел с ним подраться до прибытия Кутузова в Царево-Займище) и тем самым сохранил армию. Но это стало его заслугой, то есть так осозналось и им самим, и другими, только после всего совершенного Кутузовым: Бородина, сдачи Москвы, Тарутина и Малоярославца, бегства Наполеона...

Иными словами, после того, как вполне сознательная стратегия и тактика Кутузова дали свои результаты и, можно сказать, воплотили и выразили вовне бессознательную хаотичность Барклаева командования. Представим себе разгром нашей армии в генеральном сражении (вполне возможный и даже наиболее вероятный, ибо Наполеон не имел обыкновения проигрывать битвы) - и что останется от всех заслуг Барклая? Ведь именно он поставил армию перед необходимостью генерального сражения, лишив ее каких-либо других средств борьбы с противником.

Я не хотел бы здесь огульно осуждать Барклая и призывать к этому читателя. Резкость моей критики обусловлена только претензией Барклая на полководческую гениальность. Ее, конечно, не было. Но то, что Барклай сберег армию до прибытия Кутузова, пусть и "бессознательно", - сберег вопреки общему ропоту, толкавшему его на активное столкновение с неприятелем, является безусловной заслугой. Выдержка и хладнокровие, с которыми он в одиночку противостоял повальному недовольству его действиями, достойны глубокого уважения. Слава нашей победы сияет и над Барклаем де Толли.
                                                                                  20 августа

20 августа на рассвете русские войска оставили Ивашково и двинулись к Дурылино, к которому подошли около 10 часов. В тот же день после полудня авангардные части французской армии вступили в Гжатск, уже объятый пламенем. Только здесь, то есть через три дня, Наполеон узнал о прибытии Кутузова к армии в качестве нового главнокомандующего. Эту новость сообщил сначала французский гувернер, выбежавший навстречу авангарду в Гжатске, а затем подтвердили двое пленных (один из них, негр, оказался поваром атамана Платова). Наполеон, пожелавший лично их расспросить, по словам Ф.П. Сегюра, велел "этим двум скифам" (негр, надо полагать, имел особенно "скифский" вид) ехать рядом с собой. "Ответы ... варваров согласовывались с тем, что говорил француз".

Данный случай описан Толстым в "Войне и мире", хотя и без участия повара-негра. Казак, с которым беседовал Наполеон, выведен в образе Лаврушки, развязного и лукавого лакея Денисова. Сцена достаточно гротескная. Однако, как и всегда, когда Толстой подменяет факты художественным вымыслом, его изображение оказывается много ниже исторической правды - даже по части гротеска. Вот свидетельство Армана де Коленкура, человека, в отличие от Толстого, вовсе не склонного высмеивать Наполеона:

"Узнав о прибытии Кутузова, он (Наполеон. - В.Х.) тотчас же с довольным видом сделал отсюда вывод, что Кутузов не мог приехать для того, чтобы продолжать отступление; он, наверное, даст нам бой, проиграет его и сдаст Москву, потому что находится слишком близко к этой столице, чтобы спасти ее; он говорил, что благодарен императору Александру за эту перемену в настоящий момент, так как она пришлась как нельзя более кстати. Он расхваливал ум Кутузова, он говорил, что с ослабленной, деморализованной армией ему не остановить похода императора на Москву.

Кутузов даст сражение, чтобы угодить дворянству, а через две недели император Александр окажется без столицы и без армии; эта армия действительно будет иметь честь не уступать свою древнюю столицу без боя; вероятно, именно этого хотел император Александр, соглашаясь на перемену; он сможет теперь заключить мир, избежав упреков и порицаний со стороны русских вельмож, ставленником которых является Кутузов, и он сможет теперь возложить на Кутузова ответственность за последствия тех неудач, которые он потерпит; несомненно, такова была его цель, когда он пошел на уступку своему дворянству.
Предоставляю читателю самому судить, насколько оценки Наполеона соответствовали действительности. 

В виду предстоящего сражения Наполеон остановил армию в Гжатске, где она находилась также 21 и 22 августа, давая отдохнуть кавалерии. Перекличка, проведенная 21 числа в 3 часа пополудни, показала, что боевые силы французов составляют 103000 пехоты, 30000 кавалерии и 587 пушек. Кроме того, позади на марше находились еще две дивизии: гвардейская Лаборда и итальянская Пино, насчитывавшие не менее 13000 человек. 

                                                                   старая гвардия Наполеона

                                                                                     21 августа

                                                                                 лейб-гвардия

Тем временем русская армия отходила все дальше. На рассвете 21 августа она должна была следовать из Дурыкино на Бородино, но буквально накануне Кутузов внезапно направляет ее к Колоцкому монастырю, где была найдена другая позиция, представлявшаяся более удобною.

Это лишний раз свидетельствует, что Кутузов вовсе не считал Бородино идеальным местом для битвы с Наполеоном и не выбирал его заранее.

Пётр Иванович Багратион (1765-1812) — русский генерал от инфантерии, князь, герой Отечественной войны 1812 года

Из Колоцкого он направляет письмо Ф.В.Ростопчину: "Милостивый государь мой граф Федор Васильевич!

Полчаса назад не мог я еще определенно сказать Вашему сиятельству о той позиции, которую предстояло избрать выгоднейшею для предполагаемого генерального сражения. Но рассмотрев все положения до Можайска, нам та, которую мы ныне занимаем, представилась лучшею. Итак, на ней с помощию Божиею ожидаю я неприятеля. Все то, что Ваше сиятельство сюда доставить можете, и вас самих примем мы с восхищением и благодарностью..."

А.П. Ермолов подтверждает: "В Колоцком монастыре князь Кутузов определил дать сражение. Также производилось построение укреплений и также позиция оставлена. Она имела свои выгоды и не менее недостатков: правый фланг, составляя главнейшие возвышения, господствовал прочими местами в продолжение всей линии, но, раз потерянный, понуждал к затруднительнейшему отступлению; тем паче, что позади лежала тесная и заселенная равнина. Здесь оставлен был арьергард, но далее, 12 верст позади, назначена для обеих армий позиция при селении Бородине, лежащем близ Москвы реки". 

И в тот же день, к вечеру, Кутузов пишет Ростопчину другое письмо, где в коротком постскриптуме сообщает самое важное: "Я доныне отступаю назад, чтобы избрать выгодную позицию. Сегодняшнего числа хотя и довольно хороша, но слишком велика для нашей армии и могла бы ослабить один фланг. Как скоро я изберу самую лучшую, то при пособии войск, от Вашего сиятельства доставляемых, и при личном Вашем присутствии употреблю их, хотя еще и не довольно выученных, ко славе отечества нашего".

Думается, Ростопчин уже понимал, что Кутузов его морочит.

Обратим внимание: здесь нет ни слова о Бородине как о позиции - уже намеченной или хотя бы предполагаемой в перспективе. Напротив, слова "как скоро изберу самую лучшую", написанные непосредственно перед выступлением на Бородино, опять же доказывают, что Кутузов до последнего момента не оказывал Бородину никакого предпочтения. А если вспомнить, что позицию при Колоцком монастыре Кутузов считал "лучшею до Можайска", можно с уверенностью сказать: даже уже двигаясь к Бородину, Кутузов не рассматривал его как возможное место генерального сражения.

Перед маршем на Бородино Кутузов просит начальника Московского ополчения генерал-лейтенанта И.И. Маркова, информацию о прибытии полков которого в Можайск он только что получил, направлять их навстречу армии.

Вот это-то встречное движение войск, которые присоединились к главным силам как раз при Бородине, и затормозило дальнейшее отступление Кутузова.

                                                                                   22 августа

22 августа к 10 часам утра русская армия стала прибывать на Бородинскую позицию. Кутузов оказался там раньше.

Первоначальный осмотр местности вовсе не убедил его в возможности дать здесь генеральное сражение. М.С. Вистицкий, генерал-квартирмейстер, прямо говорит: "Позиция нельзя сказать, чтоб была очень выгодна, да поначалу и Кутузову она не очень понравилась". Однако Кутузов предпочитал высказываться осторожнее - например, в письме к ставшему уже постоянным его корреспондентом графу Ростопчину:

"Надеюсь дать баталию в теперешней позиции, разве неприятель пойдет меня обходить, тогда должен буду я отступить, чтобы ему ход к Москве воспрепятствовать... и ежели буду побежден, то пойду к Москве и там буду оборонять столицу". Это письмо способно было привести в отчаяние. Где тут готовность к сражению? "Отступить, чтобы ход к Москве воспрепятствовать"... Как можно, отступая, "воспрепятствовать ход к Москве"? Да собирается ли Кутузов вообще драться?

А вот строки из письма тому же графу Ростопчину другого участника событий: "Неприятель вчера не преследовал, имел роздых, дабы силы свои притянуть, он думал - мы дадим баталию сегодня (то есть у Колоцкого. - В.Х.), но сейчас получил рапорт, что начал показываться.
Мочи нет, ослабел, но надо уж добивать себя. Служил Италии, Австрии, Пруссии, кажется, говорить смело о своем надо больше. Я рад служить, рвусь, мучаюсь, но не моя вина, руки связаны, как прежде, так и теперь.

По обыкновению, у нас еще не решено, где и как дать баталию. Все выбираем места и все хуже находим.

Я так крепко уповаю на милость Бога, а ежели Ему угодно, чтобы мы погибли, стало, мы грешны и сожалеть уже не должно, а надо повиноваться, ибо власть Его святая".

Это пишет Багратион. Пишет с Бородинской позиции, поэтому его слова: "По обыкновению, у нас еще не решено, где и как дать баталию. Все выбираем места и все хуже находим", - характеризуют как нашу готовность к сражению здесь, по крайней мере, по состоянию на 22 августа, когда письмо писалось, так и оценку позиции - Багратион находит ее хуже предыдущих (далее увидим, что у него были на то основания).

Багратион - еще один главнокомандующий, уязвленный назначением Кутузова. Оба они - и Барклай, и Багратион - лишились своего, пусть и спорного, верховенства и для обоих, что было даже больнее, это назначение означало высочайшую укоризну. Багратион не мог сдержать чувств.

"Слава Богу, - писал он Ростопчину 16 августа по получении императорского рескрипта, - довольно приятно меня тешут за службу мою и единодушие: из попов да в дьяконы попался. Хорош и сей гусь, который назван и князем, и вождем (имеется в виду Кутузов. - В.Х.)! Если особенного повеления он не имеет, чтобы наступать, я Вас уверяю, что тоже приведет к вам, как и Барклай. Я, с одной стороны, обижен и огорчен для того, что никому ничего не дано подчиненным моим и спасибо ни им, ни мне не сказали. С другой стороны, я рад: с плеч долой ответственность; теперь пойдут у вождя нашего сплетни бабьи и интриги. Я думаю, что и к миру он весьма близкий человек, для того его и послали сюда".

Последняя фраза почти созвучна высказыванию Наполеона о смысле назначения Кутузова. Уязвленное самолюбие - плохой советчик. Тот, кому Багратион столь искренне излил душу - граф Ростопчин, - еще 6 августа писал Александру I: "Государь! Ваше доверие, занимаемое мною место и моя верность дают мне право говорить Вам правду, которая, может быть, встречает препятствия, чтобы доходить до Вас. Армия и Москва доведены до отчаяния слабостью и бездействием военного министра, которым управляет Вольцоген. В главной квартире спят до 10 часов утра; Багратион почтительно держит себя в стороне, с виду повинуется и, по-видимому, ждет какого-нибудь плохаго дела, чтобы предъявить себя командующим обеими армиями.

Москва желает, чтобы командовал Кутузов и двинул Ваши войска: иначе, Государь, не будет единства в действиях, тогда как Наполеон сосредоточивает все в своей голове. Он сам должен быть в большом затруднении; но Барклай и Багратион могут ли проникнуть его

                                                                                                                          В. Хлесткин